На эти и другие вопросы отвечает Дмитрий Степанов – один из ведущих российских экспертов в области корпоративного права, а также активный участник законопроектной деятельности.

Дмитрий, на последней конференции «Юридический бизнес в России» Вы говорили о том, что лидеры юридического бизнеса могли бы более активно участвовать в реформировании законодательства. Как это должно происходить практически? По Вашему мнению, сейчас эта работа юридическими фирмами не выполняется?

Я думаю, здесь правильнее говорить о правотворчестве в широком смысле этого слова. То есть не только о собственно подготовке законодательных актов, но и о работе с судебными органами, обобщающими правоприменительную практику. Так, в Высшем Арбитражном Суде есть Научно-консультационный совет, который тоже, по сути, занимается этим делом. Если проявлять активность и быть компетентным экспертом в своей сфере, то можно доносить до Высшего Арбитражного Суда РФ те или иные позиции в рамках открытой дискуссии. Конечно, речь не идет о радикальном изменении судебной практики, но внести реальный вклад нам вполне по силам.

На уровне федеральных министерств и ведомств подобные органы также существуют. Это различного рода экспертные советы, которым всегда «не хватает рук». Эти организации испытывают потребность в обратной связи с практиками и готовы привлекать специалистов не только для обсуждения текущих проблем, но и для восприятия инициатив и дельных предложений.

Еще одной площадкой, предоставляющей возможность экспертам так или иначе реализовать свои предложения по гармонизации законодательства, является Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП). Это консолидированный голос бизнеса. И если надо что-то «подкрутить» в системе правого регулирования, деловое сообщество предлагает свои решения органам исполнительной власти. Таким предложениям всегда предшествует публичная или кулуарная дискуссия. И экспертов, которые достаточно активно себя проявляют, рано или поздно для таких обсуждений привлекают. Разумеется, и сам РСПП в такой помощи весьма заинтересован.

Кроме того, даже на самом высоком уровне, а именно в профильных комитетах Государственной Думы, никогда не откажутся от «рабочих лошадок» – компетентных, деятельных профессионалов, готовых в буквальном смысле помогать депутатам в работе. И сегодня представителей юридических фирм там нет. Я знаю только один пример: в Совете по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства при Президенте РФ состоит практикующий адвокат, но и это, скорее всего, следствие его принадлежности к академической науке.

Отличным каналом для транслирования голоса юридического бизнеса могла бы стать Ассоциация юристов России, однако эту возможность наши коллеги пока не очень активно используют.

Юристы-практики в правотворческой работе – это, прежде всего, эксперты по форме установления экономических отношений? Или они могут быть экспертами и в определении правильных экономических отношений?

Все взаимосвязано. Если государство определяет приоритеты и цели экономической политики, то юристы могут предлагать концепции правовых решений. Также они могут и должны разрабатывать конкретные механизмы правового регулирования. Но если четких приоритетов у государства нет, то и помощь в деле реализации практических решений невозможна. Иными словами, практикам легче актуализировать те или иные задачи, им же проще и предлагать те или иные реально работающие механизмы. Государству намного удобнее выбирать из того, что ему предлагают эксперты, а не выдумывать что-то с чистого листа.

Чем же заняты у нас практики, особенно в корпоративной правовой сфере? Мы все знаем, что у нас много что нельзя. Соответственно, сталкиваясь с конкретными правовыми ситуациями, российские юристы очень часто настроены лишь на обозначение ограничений, установленных законом: «Этого делать нельзя!» – вот что обычно говорится клиенту или работодателю. А почему не пойти дальше и это самое «нельзя» не вернуть законодателю или высшим судам с обоснованием, почему это неверно и невыгодно как государству, так и нашему обороту? Что нужно сделать, чтобы вместо «нельзя» появилось «можно», пусть и с некоторыми ограничениями, отражающими политико-правовые цели нашего государства? Опять же без практиков, чувствующих и прекрасно знающих детали, подобная обратная связь невозможна.

Можно ли говорить о том, что практикующие юристы имеют более полное представление о проблемах правовой сферы по сравнению с профильными чиновниками, судьями, учеными?

Я бы так не сказал. Скорее, активность практиков, представителей юридического бизнеса способствовала бы формированию законченной картины. К сожалению, люди, отвечающие за правила игры, вольно или невольно ограничены своей миссией, а потому их позиция «я – законодатель, я решаю» не позволяет взглянуть на ситуацию непредвзято. Отсутствие в правотворческой работе представителей практикующих юристов означает, что при обсуждении проблемы и путей ее решения нет другого голоса, который помог бы формировать более полное представление.

Кроме того, надо понимать, что у каждого государственного органа есть своя основная задача, на которой он, по определению, сосредоточен. Для судов – это единообразие правоприменительной практики, для министерств и ведомств – адекватное локальное регулирование и т. д. И без точки зрения профессионального юридического сообщества нет равновесия, т. е. законодательство, так или иначе, в большей степени отражает подходы тех, кто реально участвовал в его разработке, обсуждении и принятии.

Вы занимались координацией реформирования законодательства об обществах с ограниченной ответственностью. Как там обстоят дела?

Как говорится, «законы авторов не имеют». Будет, наверное, преувеличением говорить, что я осуществлял координацию работы. Просто так сложилось, что в самом начале работы тогдашнего Министерства экономического развития и торговли (МЭРТ) над реформой законодательства об обществах с ограниченной ответственностью я был привлечен к этому процессу в качестве внешнего эксперта. И с 2002 года через меня прошло огромное количество аналитических материалов, связанных с законопроектом. Люди в группе периодически сменялись, и я был единственным, кто работал над проектом с самого начала и до конца. Приходилось все держать в голове, вводить коллег в курс дела, обеспечивая преемственность в работе. И все версии законопроекта прошли, таким образом, через меня. Так что это, скорее, обеспечение преемственности идей, насколько это было в силах практика, не являющегося чиновником.

Как Вы оцениваете восприимчивость отечественного государственного аппарата к инициативам снизу?

Очень хорошо. Я сравниваю ситуацию с 2001 годом, например, то же МЭРТ, несмотря на свои исключительные, по сравнению с другими ведомствами, либеральность, продвинутость и бизнес-ориентированность, тем не менее, имело не очень сильную, обремененную бюрократическими препонами обратную связь. Сейчас все намного проще, обмен информацией происходит с высокой скоростью, с чиновниками, причем не только из МЭРТ, но также и из многих других федеральных органов исполнительной власти и Госдумы, возможен довольно интенсивный диалог. Никто не отмахивается от разумных предложений и серьезных идей. Очень быстро следует первая реакция.

На самом деле, очевидно, именно практических знаний не хватает чиновникам. И если ваша идея – не из области научной фантастики, то ей будет уделено необходимое внимание. Естественно, при условии, что она соответствует тем целям государства, над которыми работают чиновники. Ну и конечно, важен статус, положение эксперта в профессиональном сообществе.

Презентуя новое законодательство об обществах с ограниченной ответственностью, разработчики говорят о таких его качествах, как удобство для применения компаниями, новый уровень комфорта в работе с ним. Когда эти эффекты смогут почувствовать участники оборота? Есть ли способы для того, чтобы мониторить изменения, вызванные новым законодательством?

Я не думаю, что можно мониторить или перевести в цифры результаты от действия конкретного законопроекта. О результатах можно говорить через пару лет. В первую очередь, они должны проявиться в изменении соотношения объемов работы, выполняемой российскими и иностранными юридическими фирмами, а это сложно подсчитать или как-то определить. Это будет видно, скорее, по ощущениям, по экспертным оценкам. Например, если опрос среди юристов покажет, что до введения нового закона сделок, совершаемых по английскому праву, было 100%, а через два года их стало меньше, и ситуация изменилась в пользу российского права, значит, позитивный эффект проявился. Сейчас все крупные сделки регулируются не российским правом, и важно эту ситуацию изменить.

Отличается ли российская ситуация с участием юридических фирм в законотворческом процессе от западного опыта?

Внешне там все более формально, институциализировано. Законопроекты, а нередко и проекты подзаконных актов, вывешивают на официальные сайты, предоставляют возможность заранее всем ознакомиться с ними, организуют публичные слушания, СМИ также над этим работают. Анализируются издержки, возлагаемые на участников оборота, их соответствие практическому «выхлопу» от нововведений. Можно сказать, что любой человек с улицы имеет возможность включиться в процесс. У нас же это пока не так. Вместе с тем, и на Западе существуют нюансы: вступают в силу личные симпатии, определенные эксперты имеют больше возможностей для влияния на процесс, по сравнению с остальными.

Вы участвовали в Форуме Eurolawer – 2009. Как прошел Ваш семинар, кого заинтересовала проблематика изменения корпоративного законодательства в РФ?

Прежде всего, представителей юридических фирм стран СНГ, а также специалистов иностранных фирм, которые работают в России и странах Содружества. Они внимательно следят за тем, что происходит в России, что будет с регулированием, пытаются спрогнозировать, как это отразится на их бизнесе.

Участие в законотворческой работе для юридических фирм – это социальная миссия или деловая задача, имеющая конкретную бизнес-цель?

Это работа на перспективу. Когда мы учимся, то вкладываем в образование время и деньги, ожидая их возврата лишь через некоторое время в будущем. Так же и здесь. При этом называть подобную деятельность можно как угодно: и pro bono, и социальная миссия, но, в конце концов, это инвестиции в расширение деловых возможностей. Это подготовка рынка для обеспечения большего количества работы в будущем.

Беседовал: Виталий Крец